Свет и тень популизма. Чего больше от популистов — угроз или возможностей

На первый взгляд политический популизм не слишком соотносится с искусством, но две метафоры — Doppelgänger и Chiaroscuro — передают смысл сложных отношений между популизмом и демократией.

Немецкое слово Doppelgänger пришло из литературы романтизма. Оно описывает зловещего двойника, чье появление предвещает опасность и, возможно, гибель тому, кто его увидит.  Иногда Doppelgänger не имеет физической схожести, но выражает внутреннюю, скрытую от общества суть человека. Одним из самых известных примеров такой «двойственности» в литературе является  «Удивительная история доктора Джекила и мистера Хайда». Согласно первой метафоры, популизм выступает Doppelgängerом демократии, который сопровождает её, предвещая сложности и угрозы, но одновременно он раскрывает её скрытые и неприятные черты.

Итальянское слово chiaroscuro отсылает к технике живописи. Оно означает создание картин с применением игры светотени, когда часть композиции находится в темноте, что на контрасте позволяет лучше выразить светлые элементы. Метафорическое соотнесение популизма и chiaroscuro намекает, что несмотря на беспокойство, которое вызывает современное движение популизма, его последствия не являются однозначно вредными для демократии.

Когда речь идет о популизме, медиа и обозреватели часто страдают от исторической близорукости, видя в появлении популистских политиков специфическую черту эпохи пост-правды. На самом деле, популизм как явление уходит корнями глубже, чем недавние политические кампании Трампа или Орбана. Популистские политики всплывали в разных историко-социальных контекстах: в конце XIX в. американские фермеры объединились в Популистскую партию, деятельность которой на время сотрясла двухпартийную систему США. В 80-х годах ХХ в. в Латинской Америке поднялся «розовый прилив» (una marea rosa), который вознёс на высокие политические должности таких популистов как Альберто Фухимори в Перу и Эво Моралес в Боливии. В 1990-х годах наблюдалось усиление недовольных миграцией и глобализацией правых популистов во Франции, Германии и Италии. А исследователь Йельского университета Браян Фишмен убедительно доказывает, что джихадистские движения в целом и «Исламское Государство Сирии и Ирака» в частности являются формами популизма в исламском мире.

Когда речь идет о популизме, медиа и обозреватели часто страдают от исторической близорукости, видя в появлении популистских политиков специфическую черту эпохи пост-правды. На самом деле, популизм как явление уходит корнями глубже, чем недавние политические кампании Трампа или Орбана.

Итак, популизм приобрел действительно глобальный характер, что и доказывает политический успех таких деятелей как Полина Хенсон в Австралии, Родриго Дутерте на Филиппинах, Реджеп Эрдоган в Турции или Рафаэль Корреа в Эквадоре. Это означает, что вызовы, с которыми сталкивается Украина, а именно необоснованные ожидания населения, спрос на упрощенные решения, ожидания патерналистских действий от государства, демагогия безответственных политиков и пропасть между запросами граждан и реальными возможностями государства — эти вызовы не являются уникальными. Такое положение вещей несёт и хорошие новости, ведь решение ищут в Вашингтоне, Буэнос-Айресе и Маниле. С другой стороны, глобальный характер популизма может предвещать кризис того мирового политического устройства, к которому мы привыкли.

Что может сказать академическая политическая наука о популизме и его триумфе?

«Тонкая» идеология «безответственной» стратегии?

Научное понимание популизма как идеологии основывается на модели идеологической морфологии, которая рассматривает идеологию в виде специфической совокупности политических понятий. Политические понятия («свобода», «права гражданина», «национальный интерес» и т.п.) упорядочены в определённой иерархии, напоминая порядок слов в предложении. Подобно тому, как слова приобретают значение лишь в структуре предложения (слова «пара» или «блок» не имеют значения, пока не станут частью фразы), так и политические понятия приобретают значение лишь когда они объединены логическими связями в когерентную структуру. Ею, собственно, и является идеология, которая выполняет для политических понятий функцию, схожую с функцией предложения для отдельных слов.

Будучи структурой, идеология ранжирует понятия так, что одни получают более центральное место, тогда как другие играют вспомогательные функции. Например, понятие «равенства» имеется в консерватизме, фашизме, социализме, но для консерватизма место «равенства» в иерархии идей ниже, чем для социализма. Понятия, которые занимают более привилегированное место в иерархии, формируют ядро, а менее важные оказываются на периферии. Вторичные понятия на периферии играют роль защитного пояса, ведь они позволяют понятиям в ядре образовывать постоянные комбинации, а значит, и приобретать постоянные значения. Именно поэтому «свобода» осталось основополагающим понятием либерализма, хотя с XIX в. оно обросло периферийными понятиями «права на эвтаназию» или «секуляризованного образования». Периферийные понятия можно добавлять и исключать, главное, чтобы они не противоречили друг другу. Разделение труда между периферией и ядром предусматривает, что первая позволяет приспосабливать идеологические максимы к социальному контексту без изменения сути основополагающих понятий, поэтому либерализм во Франции и Чили означает примерно одно и то же.

Будучи структурой, идеология ранжирует понятие так, что одни получают более центральное место, тогда как другие играют вспомогательные функции. Например, понятие «равенства» имеется в консерватизме, фашизме, социализме, но для консерватизма место «равенства» в иерархии идей ниже, чем для социализма.

Есть, однако, отдельная группа политических идеологий, которые не имеют концептуальной периферии. Это означает, что они вынуждены жертвовать чёткостью и определённостью своих сердцевинных понятий, которые приспосабливаются к социальному контексту ценой концептуальной чистоты. К этим т.н. «тонким идеологиям» принадлежат национализм, экологизм и популизм. Ни одна из них не имеет чёткой социальной программы или оформленной точки зрения на роль государства в политической жизни. Скорее, они используют нечеткие метафоры вроде «национального величия» или «зелёного образа жизни», чтобы привлечь как можно больше сторонников и канализировать социальные пристрастия. Фактически, «тонкие идеологии» паразитируют на злободневных социальных вопросах и важных в конкретном контексте проблемах, чтобы придать им свой оттенок. Экономическая рецессия? — «Сделаем свою страну снова великой», говорит национализм. Социальное неравенство? — «Перейдем к зелёному образу жизни», объясняет экологизм. Политическая коррупция? — «Всю власть народу!», призывает популизм.

Идеологическая морфология популизма достаточно проста. Ядро идеологии состоит из четырёх когерентных тезисов:

1. в любом организованном сообществе есть «народ» и элиты;
2. они находятся в состоянии непримиримого антагонизма между собой;
3. народ имеет право на суверенитет;
4. народ является носителем всех социальных добродетелей, поэтому к его мыслям и стремлениям необходимо прислушиваться.

Семантическая примитивность и морфологическая простота позволяют популизму приспосабливаться к проблемам и запросам конкретного общества, ведь любые социальные проблемы и беды можно объяснить как результат «заговора жадных элит», а решить их простым «возвращением власти в руки трудолюбивого и честного народа». Вследствие его способности приспосабливаться кажется, что популизм может быть «правым», «левым», «религиозным» и т.п. На самом деле, эта идеология является лишь «совокупностью пустых символов».   

Приход «двойника»

Концептуальная пустота не означает, что популизмом нельзя пренебрегать. В условиях современного технологического массового общества, когда принципы любой деятельности — от производства продуктов питания к функционированию сети Интернет — остаются непонятными подавляющему большинству населения, запрос на «простые решения» и «популярные объяснения» только растёт. Это касается и политической регуляции общественно-экономических процессов, ведь у рядового гражданина нет возможности разобраться, как функционируют парламентские комитеты и Национальный банк, как происходит взаимодействие с внешнеполитическими партнёрами и как международная экономическая торговля влияет на уровень занятости в районном центре. Сложность социальной структуры провоцирует и усиливает запрос на упрощенность и примитивизм.

В условиях современного технологического массового общества, когда принципы любой деятельности — от производства продуктов питания к функционированию сети Интернет — остаются непонятными подавляющему большинству населения, запрос на «простые решения» и «популярные объяснения» только растёт.

Демократиям, организационным принципом которых является необходимость консультироваться со стремлениями населения, присуща двойная врожденная слабость в отношениях с популизмом. Во-первых, они стимулируют надежды среди населения, что с его мнением будут считаться. Это подпитывает идеологическое ядро и заряд популизма. Во-вторых, демократические процедуры соревновательных выборов открывают пространство для получения политических должностей политиками, которые предлагают «простые», «быстрые» и «дешёвые» решения.

Более того, особая экономическая политика современных либеральных демократий делает появление и распространение популизма неизбежным. Этот механизм удачно описывает «матрица Адсеры – Боаша». Её компонентами являются политический режим, уровень экономической открытости и социальная политика государства.

Открытая экономическая политика делает граждан уязвимым к внешнеэкономической конкуренции. Например, многие жители Rust Belt — промышленных регионов вокруг Детройта, Питсбурга или Флинта — пострадали от проникновения на рынок США продуктов машиностроения из Японии, ФРГ и КНР, ведь внешняя конкуренция парализовала национальное производство. Как следствие, в этих городах закрылись фабрики, до половины рабочих мест исчезло, города переживают urban decay, а население за последние 15 лет сократилось, например, в Детройте на 30%, а Флинте — на 20%. Неудивительно, что на последних президентских выборах жители региона голосовали за Трампа, который пообещал закрыть американский рынок от внешних поставщиков и вернуть рабочие места простым американцам. Иными словами, свободная международная торговля создаёт условия экономической незащищенности для определенных категорий населения, которые будут выступать против свободного рынка. У политических элит, которые считают необходимым поддержание свободной торговли, есть две опции: принудить население к повиновению через репрессии или «подкупить» его раздачей материальных и социальных благ. Поскольку первый вариант в демократическом режиме неприемлем, единственным условием выживания демократии со свободной экономикой является формирование государства всеобщего благосостояния.

У политических элит, которые считают необходимым поддержание свободной торговли, есть две опции: заставить население к повиновению через репрессии или «подкупить» его раздачей материальных и социальных благ.

Это еще не означает неизбежного прихода популизма, ведь если состояние экономики стабильно, а международная ситуация относительно спокойная, демократический режим может позволить себе высокие пенсии и социальную защиту. Однако в условиях экономической стагнации или рецессии количество доступных ресурсов сокращается, тогда как необходимость комбинировать элементы матрицы остаётся. Правительства начинают различные программы «бережливости», что вызывает чувство неудовлетворенности у населения, которое привыкло за «тучные годы» к обеспеченной жизни. Более того, международные конфликты, природные бедствия и поиск трудовых возможностей направляют поток мигрантов в относительно состоятельные демократические страны, что создает дополнительную нагрузку на социальные расходы и усиливает (реальную или мнимую) трудовую конкуренцию. В этом отношении показательно, что фермеры в США в конце XIX в. и сегодняшние сторонники Alternative für Deutschland формулировали достаточно схожие требования: запретить въезд в страну иммигрантов, которые отнимают рабочие места, а как представители иной религии (католики — в глазах фермеров, мусульмане — для AfD) представляют опасность культурной гомогенности народа.

Следовательно, как намекает метафора, предложенная в начале текста, двойник неизменно сопровождает демократию и в моменты слабости может занять ее место, как мистер Хайд. Более того, популизм является настоящим Doppelgänger’ом, ведь его появление представляет опасность для демократических процедур. Как показали в книге с красноречивым названием «Как умирают демократии» С Левицки и Д. Зиблатт, когда популисты выигрывают выборы, они часто парализуют деятельность демократических институтов и пытаются (сознательно или нет) установить авторитарный режим. Например, из пяти популистов, которые победили на президентских выборах в Латинской Америке (Эво Моралес, Рафаэль Корреа, Альберто Фухимори, Лусио Гутьерес и Уго Чавес), каждый существенно ослабил демократические институты. Это касается В. Орбана в Венгрии и Р. Эрдогана в Турции, то есть «дрейф к авторитаризму», вызванный политической победой популистов, не зависит от культурного или исторического контекста.

В условиях экономической стагнации или рецессии количество доступных ресурсов сокращается, тогда как необходимость комбинировать элементы матрицы остается. Правительства начинают различные программы «бережливости», что вызывает чувство неудовлетворенности у населения, которое привыкло за «тучные годы» к обеспеченной жизни.

Однако вторая представленная во введении метафора добавляет немного оптимизма во взгляде на триумфальное шествие популизма. Ни один из компонентов идеологического ядра популизма не противопоставляет его демократическим процедурам безвозвратно. Право народа на суверенитет и требование политической транспарентности как способа надзора за деятельностью политических элит соотносятся с базовыми принципами демократической политики. Более того, популизм может прямо способствовать демократизации, ведь он приводит к разрушению традиционной партийной идентификации избирателей, появлению новых организационных альянсов и включению в политический процесс социальных групп, которые игнорировали призывы традиционных политиков. Иными словами, популизм имеет потенциал запустить один из самых действенных механизмов демократизации – формирование широких кросс-классовых коалиций.

Именно поэтому метафора chiaroscuro, искусства тени и света, так красноречива для понимания значения популизма. Оттеняя демократию, популизм не только делает её более яркой и ценной в глазах населения и элит, он также позволяет заметить те недостатки в функционировании демократий, которые иначе бы остались без внимания. Устами демагогов и популистов в гиперболизированной форме схватываются и описываются те социально-политические проблемы, о которых обычные политики не могут или не хотят говорить. Часто такими табуированными темами являются нехватка политических прав отдельных социальных групп (как это было в Латинской Америке до «розового прилива»), коррупция в политических кругах или обеспокоенность политическим курсом. Взлёт популизма в Западной Европе является не только протестом против мигрантов, но и выражением беспокойства населения бюрократизацией и отчуждением от институтов ЕС. Это — важная проблема, осознание которой является необходимым шагом для её решения.

Но, как и литературный Doppelgänger, популизм остается олицетворением угрозы. В политической науке конвенционной является мысль, что в противовес консолидированным демократиям, где популизм играет положительную роль reality check для политических элит, склонных строить карточные домики, забывая о нуждах народа, в неконсолидированных демократиях он стимулирует безответственную демагогию, ослабление институтов и сползание в авторитаризм. В Украине, которая относится ко второй категории, об этом нельзя забывать.