Пропагандируемый Кремлём нарратив почти единодушной поддержки среди населения и исторического оправдания аннексии имеет много сторонников не только в России, но и среди политиков, журналистов, экспертов и дипломатов на Западе. Часто эти комментаторы считают себя – в отличие от «идеалистических» защитников международного права – геополитическими «реалистами» или даже, в отличии от своих слишком эмоциональных коллег, более сбалансированными и неангажированными наблюдателями (Umland 2017).
Эта проблема еще больше касается различных немецких и других европейских т.н. «Russland- / Putin-Versteher» или «понимающих Россию / Путина», то есть заинтересованных в Восточной Европе публицистов, которые считают, что они лучше других экспертов знают русскую «душу». На базе этих якобы глубинных знаний России данные «Russland- / Putin-Versteher» имеют определенную симпатию, или по крайней мере «эмпатию» к внешней политике сегодняшнего Кремля (Heinemann-Grüder 2015).
Но различные апологетические нарративы аншлюса Крыма не только часто оставляют без внимания то, что российская пропагандистская подготовка, операция спецслужб и военная интервенция уже начались в феврале 2014-го года – если не раньше (Головченко/Дорошко 2016; Центр глобалистики «Стратегия XXI» 2016; Дорошко 2018). В западных комментариях зачастую забывается, что фактический аншлюс Россией полуострова уже произошёл за несколько дней до мнимого «провозглашения независимости» Автономной Республики Крым (АРК) 11-го марта 2014 и официальной (противоправной) аннексии этих территорий РФ 18-го марта 2014-го года; и что только внезапная военная оккупация полуострова Москвой в конце февраля и начале марта 2014-го года сделала возможным это изменение границ и предопределила официальный процесс сецессии полуострова и его формального захвата РФ (Березовец 2015). Общий ход отделения Крыма от Украины и аншлюса в Россию не только грубо нарушил несколько фундаментальных международно-правовых норм и конституций Украины, АРК и даже самой РФ – факты которые уже относительно хорошо освещены в западной научной юридической литературе.
Например: Heintze 2014; Peters 2014; Luchterhandt 2014a, 2014b; Marxsen 2014, 2015; Behlert 2015; Bílková 2015;
Grant 2015; Singer 2015; Zadorozhnii 2016.
Различные политические детали т.н. «референдума», организованного Кремлём 16-го марта 2014 также ставят под сомнение популярный среди удивительно многих западных политиков, журналистов и дипломатов тезис, согласно которому подавляющее большинство жителей Крыма якобы настоятельно требовало «воссоединения» РФ с полуостровом, и что для этого аншлюсса были веские исторические причины.
Общий ход отделения Крыма от Украины и аншлюса в Россию не только грубо нарушил несколько фундаментальных международно-правовых норм и конституций Украины, АРК и даже самой РФ – факты которые уже относительно хорошо освещены в западной научной юридической литературе.
Сомнительные результаты «референдума»
Как ни странно, но один из особо критичных ранних комментариев по поводу фиктивного референдума в Крыму был высказан тремя представителями Совета при президенте Российской Федерации по развитию гражданского общества и правам человека, то есть официального консультативного органа Владимира Путина (Бобров 2014)[1]. Один из членов этого авторитетного учреждения России посетил Крым в середине апреля 2014-го года как частное лицо. Опираясь на наблюдения и разговоры, которые состоялись во время его неофициального визита, а также на другие исследования, три члена Совета по правам человека впоследствии публично выступили с сообщением, что по оценкам «практически всех опрошенных экспертов и жителей» процент людей, которые приняли участие в «референдуме» в АРК, составлял не 83,1%, как сообщалось – тогда уже подконтрольным Кремлю – крымскими органами власти, а от 30% до 50%. По оценке трех видных российских правозащитников, среди жителей АРК, принявших участие в референдуме, аннексию поддержали не 96,77%, как сообщали верные Москве органы власти АРК, а от 50% до 60% (Бобров 2014; Peters 2014).
Эти цифры не сильно отличаются от среднего результата различных опросов о присоединении Крыма к России, проводившихся на полуострове до аннексии[2]. Критическая оценка голосования в Крыму 16-го марта 2014-го года тремя членами Совета по правам человека при президенте Российской Федерации также поддерживается статистическим анализом временной динамики официально указанной явки предполагаемых участников псевдореферендума. Это исследование указывает на вероятную масштабную фальсификацию результатов голосования (Киреев 2014). Итоги неофициального доклада российских правозащитников тоже подтверждаются еще более низкой оценкой участия избирателей Крыма в голосовании Меджлисом крымских татар.[3]
Мустафа Джемилев
Даже если учесть вероятную значительно более высокую явку и бóльшую поддержку аннексии в городе Севастополь, как базы российского Черноморского флота, получается, что за присоединение полуострова к России свои голоса возможно отдали менее трети всего населения Крыма. Это слишком малый процент для хотя бы частичного оправдания такого существенного изменения границ Европы после конца «холодной войны». К тому же, доклад членов российского Совета по правам человека цитировал политических экспертов в Крыму, которые отмечали что «жители Крыма голосовали не столько за присоединение к России, сколько за прекращение, по их словам, «коррупционного беспредела и воровского засилья донецких ставленников»» (Бобров 2014).[4]
Почему опросы, проведённые позднее, не легитимизируют «референдум»
По данным последнего релевантного опроса, состоявшейся в середине февраля 2014 года, – т.е. за несколько дней до начала оккупации Крыма российскими солдатами без опознавательных знаков – объединение России и Украины в одно государство (такой вопрос был поставлен социологической службой) тогда поддержал 41% опрошенных в АРК, не считая город Севастополь (KIIS 2014). Этот результат более или менее соответствует результатам ранних опросов относительно возможного присоединения полуострова к России (Podolian 2015). Зато, различные опросы, которые проводились уже после военного и политического захвата Россией черноморского полуострова, кажется, демонстрируют более чем в два раза бóльшую поддержку аннексии жителями Крыма: этот показатель после 2014-го года, как правило, выше, а иногда и существенно выше 80%[5]. Однако такие якобы однозначные результаты, полученные уже после аннексии, по ряду ниже изложенных причин имеют лишь частичную значимость при трактовке событий, которые имели место в Крыму в начале 2014-го года (Sasse 2017).
По данным последнего релевантного опроса, состоявшейся в середине февраля 2014 года, – т.е. за несколько дней до начала оккупации Крыма российскими солдатами без опознавательных знаков – объединение России и Украины в одно государство (такой вопрос был поставлен социологической службой) тогда поддержал 41% опрошенных в АРК, не считая город Севастополь (KIIS 2014).
Это связано с тем, что результаты последних опросов надо не только рассматривать как прямое следствие влияния мощной антиукраинской кампании травли, проведённой прокремлевскими СМИ – единственными источниками действительно массовой информации, которые доступны жителям Крыма с марта 2014-го года (Fedor 2015). Некоторые интерпретации последних опросов, в которых подавляющее большинство респондентов, видимо, поддерживает аннексию, не берут в достаточной мере во внимание известную тенденцию к принятию избирателями позиции, обусловленные предыдущими событиями, и к поддержке в данный момент действующего статуса-кво. Решения, принятые на народных голосованиях, вызваны не только политическими предпочтениями голосующих, но и такими факторами как общественный конформизм или стратегический расчёт.
Приняты в какой-либо ситуации значимый политический выбор в значительной мере зависит от до того пройденного пути (т.н. «path-dependency») и тяжести, неудобств и рисков изменения этого ранее вольно или невольно избранного направления развития. Во многих опросах по наиболее фундаментальным вопросам о государственности, границах и безопасности отражаются не только идеологические предпочтения, но также и общая склонность к поддержке действующего государственного порядка и желание сохранения общественного спокойствия – если, конечно, они есть. Частичным примером этого явления был референдум о независимости Шотландии в 2014 году, когда 55,3% населения, в котором около 84% себя считают шотландцами и среди которого всегда были сильны сепаратистские тенденции, проголосовало против независимости своего региона от Объединённого королевства.
В этой связи стоит напомнить, что фактор приверженности избирателей к данному статусу-кво имел на территории Крыма до начала 2014-го года впечатляющие «проукраинские» последствия. Эффект зависимости политического поведения от ранее выбранного пути и тенденция поддержки любого действующего порядка, если он не противоречит коренным интересам людей, обеспечивал относительно высокий уровень политической стабильности на полуострове за последние 20 лет, несмотря на бесспорно сильное присутствие промосковских настроений среди многих этнически русских крымчан ещё до прямой медийной и общественной подготовки аннексии Кремлем с начала 2014-го года (Sasse 2014). Как выявили глубокие интервью в рамках серьёзного полевого исследования британского политолога Элеонор Нотт за несколько месяцев до Евромайдана, даже те жители Крыма, которые придерживались однозначно пророссийских взглядов в 2012-2013-х годах при постановке вопроса «или-или» высказывались скорее конформистски, т.е. за сохранение полуострова как части Украины, а не за его включение в РФ (Knott 2018). Эта, на первый взгляд, неожиданная преференция среди промосковски настроенных крымчан, наверное, чаще всего не была результатом каких-то особых симпатий к украинскому государству, а скорее следствием желания сохранить стабильность, предсказуемость и спокойствие в своем родном регионе.
Протест крымских татар
Более того, некоторые наблюдатели, которые ссылаются на исследования, проведенные уже после аннексии, кажется, недооценивают или вообще игнорируют возможные риски, с которыми приходится считаться потенциально проукраински или просто непромосковски настроенным респондентам опросов о желаемой принадлежности Крыма. Такие респонденты на оккупированном полуострове должны сегодня иметь значимую степень мужественности и быть готовы к возможным неприятностям для себя и своих близких, если они открыто выразят перед незнакомцам – т.е. предполагаемым сотрудникам социологических служб – свои сомнения касательно российской аннексии, свое сожаление об отделении полуострова от Украины, или даже свое одобрение возвращения Крыма под контроль Киева. Учитывая новую политическую и правовую ситуацию на полуострове с начала российской оккупации, такое поведение может привести к различным «проблемам».
Некоторые наблюдатели, которые ссылаются на исследования, проведенные уже после аннексии, кажется, недооценивают или вообще игнорируют возможные риски, с которыми приходится считаться потенциально проукраински или просто непромосковски настроенным респондентам опросов о желаемой принадлежности Крыма.
После аннексии чёрноморского полуострова Москвой, он превратился в один из тех регионов Европы, где уровень обеспечения базовых политических и гражданских прав является наиболее ограниченным (UNHCR 2017). С 2014-го года неодобрение так называемого «воссоединения» стало на территории Крыма всё больше политически стигматизировано прокремлевскими СМИ и властью. В худшем случае, выражение такой позиции может иметь серьезные последствия для респондентов — если, например, опрос прослушивается, или же вообще просто инсценируется спецслужбами. Помня советский порядок и репрессивную практику КГБ, из которого вышли Путин и Ко, некоторые крымчане, пожалуй, не готовы к выражению своих возможных неконформистских взглядов перед людьми, которые себя представляют как всего-навсего «исследователи».
С 2014-го года в Крыму действует достаточно жесткое «анти-экстремистское» и «анти-сепаратистское» российское законодательство, направленное на ущемление общего политического диссидентства. Москва и ее представители в Крыму постоянно преследуют политических инакомыслящих в Крыму. Это особенно касается анти-московски настроенных членов крымскотатарского меньшинства – да часто и просто сторонников украинской символики и культуры (Halbach 2015; KHPG 2016-2018; UNHCR 2017)[6]. По этим и подобным причинам, возможные последствия критики аннексии, сожаление об отделении от Украины, или же признание принадлежности к украинскому государству в опросах невозможно предусмотреть для респондентов.
Наверняка опасения о непредсказуемых последующих угроз – вне зависимости от реальной вероятности их будущего воплощения – существуют среди многих проукраински настроенных опрошенных. По этой причине вероятно, что некоторые или даже многие проукраинские жители Крыма отказываются от участия в опросах о статусе полуострова. По всем этим причинам следует осторожно относиться к результатам исследований отношения избирателей Крыма, проведенных даже известными западными социологическим институтами на полуострове после российской аннексии 2014-го года. Эти данные имеют только ограниченное значение для оценки реальной народной поддержки для российской аннексии Крыма до начала её систематичной подготовки Москвой с начала 2014-го года.
Сомнительное прохождение «референдума»
Возвращаясь к событиям весны 2014-го года, существуют и другие причины, по которым проведенный Россией псевдо-референдум не может быть даже частичным оправданием снисходительного отношения к России в вопросе аннексии Крыма. Подготовка, процедура, медийная поддержка и формулировка «референдума» были настолько явно тенденциозными, что этот процесс голосования можно использовать в учебниках как классический пример манипуляции голосованием. Так, дату проведения «референдума» в течение короткого периода времени дважды меняли. У жителей Крыма не было ни времени, ни возможности открыто, свободно и критически обсудить альтернативы, среди которых они могли выбрать на предполагаемом народном голосовании 16-го марта 2014-го года (Podolian 2015).
До проведения «референдума» ОБСЕ озвучила причину, по которой она не посылала своих представителей наблюдателями на это голосование: «Международный опыт […] показал, что процессы, направленные на изменение конституционного порядка, и обсуждение региональной автономии сложные и требуют много времени. Иногда они могут длиться несколько месяцев и даже лет […]. Политические и правовые изменения такого характера должны обсуждаться в рамках инклюзивного и структурированного диалога на национальном, региональном и локальном уровнях.»[7] Эти условия не были соблюдены. Поэтому ОБСЕ и все другие сколько-нибудь компетентные международные правительственные и неправительственные организации, наблюдающие за подобными голосованиями, отказались присылать своих представителей. Вместо них Кремль пригласил несколько десятков членов различных иностранных радикальных и, в большинстве случаев, особенно маргинальных нероссийских политических группировок и представил этих гостей российским телезрителям как «международных наблюдателей» (Shekhovtsov 2014, 2015; Coynash 2016).
Голосование проходило под ощутимым психологическим давлением, создаваемым демонстративным присутствием российских солдат без опознавательных знаков («зеленые человечки», или же «вежливые люди») и пророссийских бойцов разных нерегулярных военизированных групп. Странным является и то, что среди предложенных на «референдуме» вариантов голосования не было шанса проголосовать за простое сохранение статуса-кво, то есть Конституции АРК, действующей с 1998-го года. Зато у крымских избирателей были две возможности изменить правовой статус Крыма: проголосовать или за присоединение полуострова к РФ или за возврат к более старой конституции АРК 1992-го года. К тому же, обе возможности были сформулированы на бюллетенях амбивалентно – и, в определенном смысле, даже абсурдно.
Голосование проходило под ощутимым психологическим давлением, создаваемым демонстративным присутствием российских солдат без опознавательных знаков («зеленые человечки», или же «вежливые люди») и пророссийских бойцов разных нерегулярных военизированных групп.
«Россия», Российская империя и Российская Федерация
Первый вариант на псевдо-референдуме обещал жителям Крыма «воссоединение» полуострова с «Россией». Однако, как хорошо известно, Крым никогда не был частью какой-либо «России», которая бы была отделена от большинства территории постсоветского украинского государства, в состав которой полуостров входил с 1991-го года. Большая часть современной материковой Украины примерно столько же, сколько и Крым, была сначала частью царской империи, а затем – СССР, то есть тех государств, которые, очевидно, имелись в виду под словом «Россия» в «референдуме» 2014-го года. Своим употреблением слова «Россия» в крымском «референдуме» – так же, как и во многих других случаях – Кремль играется с понятиями и терминами. Несмотря на примитивность этих словесных игр («фашизм», «путч» и т.д.) такая очевидная манипуляция на многих западных обозревателей в той или иной мере действует.
С 1783-го года по 1991 год Крым принадлежал к Всероссийской империи, которую иногда называют «Россией». Но эта бывшая «Россия», конечно, не соответствует сегодняшнему российскому национальному государству (Furman 2011). Большая часть всей территории современной Украины, а не только Крыма, когда-то входила в состав царского и советского государств – так же, как и территория почти всей сегодняшней Российской Федерации. Обе постсоветские республики, РФ и независимая Украина, являются государствами-преемниками той «России», воссоединение с которой было обещано крымчанам на псевдо-референдуме 2014-го года.
На Западе многие до сих пор не понимают, что крымский полуостров никогда не входил в состав какого-то мифического российского государства, которое бы существовало отдельно от большинства территории сегодняшней материковой Украины. Единственным наземным сообщением между Крымом и территорией современной РФ в имперские и советские времена, очевидно, была юго-восточная сухопутная часть Украины, по территории которой, собственно, и произошёл захват Крыма Екатериной Великой в восемнадцатом веке. По этим причинам, Крым не мог быть отдельно разделён с «Россией» в 1991-м году и, соответственно, не мог быть «воссоединён» с РФ в 2014-м. В 1991-м году вся Украина, включая черноморский полуостров, входивший в её состав как геологически, так и исторически, отделилась от «России».
Правда, как после присоединения полуострова к царской империи в 1783-ом году, так и позже после его включения в советскую империю, этнические украинцы никогда не доминировали среди населения Крыма. До конца XIX-го века большинство крымчан составляли крымские татары, сегодня настроенные в своём большинстве решительно проукраински. Только позже, в результате их многолетнего изгнания, угнетения и депортации татар, — большинством в населении Крыма стали этнические русские. Относительная демографическая «русскость» Крыма таким образом – довольно юный феномен, который является в значительной мере результатом применения Москвой массового насилия против крымских татар.
До конца XIX-го века большинство крымчан составляли крымские татары, сегодня настроенные в своём большинстве решительно проукраински. Только позже, в результате их многолетнего изгнания, угнетения и депортации татар, — большинством в населении Крыма стали этнические русские.
Историческая связь Крыма с сегодняшней России, а не предпочтённой татарами Украиной, и по другой причине хрупкая. В составе царской империи после 1802-го года Крым принадлежал к Таврической губернии. Этот большой административный округ охватывал не только территорию черноморского полуострова, но и значительную часть современной юго-восточной материковой Украины, соединенной с Крымом Перекопским перешейком.
Сухопутная часть Таврической губернии была демографически больше Крыма, а ее население преимущественно составляли, по царской терминологии, «малороссы» (Головченко/Дорошко 2016, 75). По данным переписи населения 1897-го года из 1,4 миллиона жителей всей Таврической губернии (т.е. Крыма и её материковой части к северу от него), около 0,4 миллиона были русскоязычными, а около 0,6 миллиона – украиноязычными.[8] Из 0,55 миллиона жителей Крыма же, 35,5% тогда были татарами, 33,1% – русскими, а 11,8% – украинцами.[9] Таким образом, более чем 100-летний таврийско-царский период крымского прошлого свидетельствует скорее об административно-исторической связанности полуострова с территорией современной материковой Украины и с проукраинскими крымскими татарами, чем с современной Российской Федерацией и с русской нацией.[10]
Принадлежности Крыма к РСФСР в 1921-1954-х годах, на которую часто ссылаются российские сторонники и западные апологеты аннексии, следует противопоставить 37-летнюю принадлежность Крыма к УССР в 1954-1991-х годах. К тому же, на период принадлежности к РСФСР приходится наибольшая и самая жестокая смена населения полуострова. В 1944-ом году по приказу Сталина состоялась зверская массовая депортация крымских татар и несколько других меньшинств полуострова в Центральную Азию. При и в результате этой этнической чистки погибла большая часть коренного населения Крыма.
История депортаций, многолетнего изгнания, возвращения и реинтеграции крымских татар в их родину в составе поздне- и послесоветской Украины, а также культ Сталина в советской и постсоветской России сформировали, среди других факторов, геополитические предпочтения крымских татар, которые на сегодняшний день составляют около 12% населения полуострова (Magocsi 2014; Белицер 2016; Hottop-Riecke 2016). Исторический опыт объясняет поддержку крымскими татарами и их организациями суверенности и целостности постсоветского украинского государства и их согласие с возвращением Крыма в состав Украины – и в значительно меньшей степени с независимостью Крыма. Проукраинская позиция крымских татар и история их депортации были коротко продемонстрированы широкой европейской публики победой на конкурсе Евровидения в 2016 году крымскотатарской певицы Джамалы, которая представляла Украину с песней «1944» (Wilson 2017, стр. 15).
Проукраинская позиция крымских татар и история их депортации были коротко продемонстрированы широкой европейской публики победой на конкурсе Евровидения в 2016 году крымскотатарской певицы Джамалы, которая представляла Украину с песней «1944» (Wilson 2017, стр. 15).
Какие-либо события советского периода, подобно событиям дореволюционного периода, в целом не могут приводиться как исторические аргументы в пользу российской аннексии 2014-го года. Они мало касаются сути сегодняшнего дела, поскольку относятся к развитиям внутри былой империи. Советский Союз был тоталитарным государством, в котором экономически мотивированная передача Крыма от РСФСР в УССР в 1954-м году имел исключительно административное, а не политическое значение (Jilge 2015).
Более того, таких случаев административного перехода территорий внутри СССР было много. Так при изменении административных границ республик молодого СССР в 1925-ом году УССР потеряла в пользу российской и белорусской ССР территории, большие по объему, чем территория Крыма, который она получила в 1954-ом году (Головченко/Дорошко 2016, 91).Однако до аннексий 2014-го никто из украинской политической элиты не выдвигал официальных территориальных претензий к соседним странам, опираясь на эти факты, или на многочисленные карты дореволюционного периода, на которых территория «Украины» значительно превосходит территорию современного украинского государства. Такого рода исторические нарративы, мегаломанские видения и ирредентистские планы, как и в большинстве стран, в Украине оставались до российской агрессии прерогативой крайних и маргинальных политических течений. Только после начала российско-украинской войны публичная украинская риторика, например, касательно Кубани, стала более провокационной.
Строительство моста через Керченский пролив
По этим и другим причинам постсоветское руководство России, несмотря на большое количество споров, до 2014-го года никогда официально не ставило под сомнение принадлежность Крыма к постсоветской Украине. Оно утвердило эту принадлежность во многих договорах и соглашениях, несмотря на многочисленные неофициальные политические претензии российских политиков и некоторых реваншистских деклараций российского парламента, имевших место после 1991 года (Kuzio 2007). Двумя юридически наиболее весомыми документами, подчеркивающими принадлежность Крыма к Украине, являются трехстороннее российско-украинско-белорусское Беловежское соглашение о роспуске СССР 1991-го года и двустороннее российско-украинское соглашение о прохождении границы между двумя странами, подписанное в 2003-ом году. Оба договора были ратифицированы российским и украинским парламентами согласно всем нормам и подписаны тогдашним президентами России и Украины. В официальной Справке администрации Президента РФ по поводу подписания Путиным закона о ратификации договора о государственной границе между Россией и Украиной в 2004-ом году сообщалось: «За основу была принята существовавшая административная граница между РСФСР и УССР на момент распада СССР с учетом ее оформления соответствующими государственными правовыми актами.»[11]
Непонятная альтернатива аннексии на «референдуме»
Второй предложенный на «референдуме» 16-го марта 2014-го года вектор развития обещал крымчанам возвращение к «Конституции Республики Крым 1992 года». Эта формулировка еще больше сбивала с толку, чем первый вариант о «воссоединении» полуострова с «Россией». Парадокс второго вопроса «референдума» к жителям Крыма заключался в том, что в течение 1992-го года на территории Крыма были приняты две относительно разные версии конституции полуострова.[12]. Умышленно или нет, но в 2014-ом году избирателям не разъяснили, какого из двух вариантов альтернативы аннексии, представленных на «референдуме», собственно будет касаться их выбор. Их просто спросили: «Вы за восстановление действия Конституции Республики Крым 1992 года и за статус Крыма как части Украины?»
Однако осталось непонятным, о каком именно тексте конституции 1992-го года шла речь. О более «конфедеративной» версии конституции Крыма, принятой в мае 1992-го года, или о значительно измененном скорее «федеративном» варианте конституции, принятом в сентябре 1992-го года? В обоих случаях эти конституции определяют Крым как часть Украины. В майском варианте это указано в статье 9 фразой «входит в государство Украина».[13] В существенно модифицированной сентябрьской версии это дополнительно указано в статье 1 словами «в составе Украины».[14]
Если бы на «референдуме» большинство избрало второй вариант, то созданное РФ новое сателлитное правительство в Симферополе могло бы само выбирать между двумя разными версиями конституции Республики Крым 1992-го года. Ставленники Москвы, а не население Крыма, тогда смогли бы решить, какой именно текст основного закона Крыма им больше подходит. Возникает подозрение, что этот странный вопрос – вместо более обычной опции в таких голосованиях о простом сохранении статуса-кво – был целенаправленно нечётко сформулирован. Возможно, такая непонятная альтернатива поддержке аннексии должна была привести к увеличению вероятности выбора первого более понятного варианта – присоединения к РФ. Выбор, который стоял в марте 2014-го года перед жителями Крыма, в определённой степени был выбором не столько между Россией и Украиной, сколько между понятным и непонятным будущим.
Ставленники Москвы, а не население Крыма, тогда смогли бы решить, какой именно текст основного закона Крыма им больше подходит. Возникает подозрение, что этот странный вопрос – вместо более обычной опции в таких голосованиях о простом сохранении статуса-кво – был целенаправленно нечётко сформулирован.
Приведённая в этой статье информация не является необычной, тайной или новой.[15] Перечисленные факты и ряд других показательных аспектов знаменательных событий февраля-марта 2014-го года известны как в Украине, так и среди экспертов по Восточной Европе в европейских университетов и исследовательских центров, а также среди соответствующих специалистов внутри правительств, политических и общественных организаций Запада. Тем не менее, многие западные наблюдатели, которые не стесняются озвучивать комментарий по поводу прошлого, аннексии и будущего Крыма, не знают, либо же игнорируют большинство приведённых фактов. Вместо этого, многие из них, по крайней мере частично, следуют кремлёвскому апологетичному нарративу: возможно, немного криво инициированный референдум всё же привёл к изменению границ, которого (якобы) подавляющее большинство крымчан страстно ожидало, и который исправил некую (мифическую) историческую несправедливость.
Примечания
[*] Авторизованный перевод с немецкого. Статья была написана для немецкоязычных западных читателей и параллельно выходит в ФРГ в открытом политологическом журнале «Sirius: Zeitschrift für Strategische Analysen» (Сириус: журнал стратегических анализов).
[1] Список некоторых ранних релевантных комментариев критических западных экспертов по псевдо-референдуму можно найти в списке источников статьи: Podolian 2015, стр. 122-128.
[2] Неполный англоязычный обзор некоторых релевантных опросов можно найти здесь.
[3] С кратким изложением содержания на английском можно ознакомиться по ссылке.
[4] Подробнее об этом аспекте в статье: Wilson 2017.
[5] Некоторые количественные показатели, цитаты, источники и другую англоязычную информацию по этому вопросу можно найти в списке ссылок статьи Википедии.
[6] «Скоро начнут сажать за мысли об Украине» – из крымских сетей // Крым.Реалии, 5.5.2018. ru.krymr.com/amp/29210198.html
[7] OSCE Chair says Crimean referendum in its current form is illegal and calls for alternative ways to address the Crimean issue // ОБСЄ, 11.3.2014.
[8] Первая всеобщая перепись населения Российской Империи 1897 г. Распределение населения по родному языку, губерниям и областям // Демоскоп Weekly
[9] Данные и их источники можно найти здесь.
[10] «Украинские историки указывают [к тому же] на долгую историю более ранних отношений [Крыма с материковой Украиной до 1783 г.]; в то время украинские казаки имели более тесные отношения с полуостровом, чем Московское государство, находившееся севернее.» Wilson 2017, стр. 5, со ссылкой на: Смолий 2015. См. также: Громенко 2016.
[11] Справка к Федеральному закону «О ратификации Договора между Российской Федерацией и Украиной о российско-украинской государственной границе» // Президент России, 23.4.2004. kremlin.ru/supplement/1909.
[12] Для более детальной информации, см.: Умланд 2016.
[13] Конституция Республики Крым // Верховная Рада Украины, 6.5.1992.
[14] Закон Республики Крым «О внесении изменений и дополнений в Конституцию Республики Крым» // Верховна Рада України, 25.9.1992.
[15] Дополнительная информация на английском языке в книге: Transitions Online 2015.
Библиография
Беліцер, Наталя (2016): Кримські татари як корінний народ. Історія питання і сучасні реалії. Київ.
Березовець, Тарас (2015): Анексія: острів Крим. Хроніки «гібридної війни». Київ.
Бобров, Евгений (2014): Проблемы жителей Крыма // Блоги членов Совета, 22.4.2014.
Дорошко, Микола (2018): Неоголошені війни Росії проти України у ХХ – на початку ХХІ ст. Причини і наслідки. Київ.
Головченко, Володимир / Дорошко, Микола (2016): Гібридна війна Росії проти України. Історико-політичне дослідження. Київ.
Громенко, Сергій, ред. (2016): Наш Крим. Неросійські історії українського півострова. Київ.
Киреев, Александр (2014): О неправдоподобной динамике явки по районам и городам Крыма // Livejournal, 16.3.2014.
Смолій, Валерій, ред. (2015): Історія Криму в запитаннях та відповідях. Київ.
Умланд, Андреас (2016): Странности кремлёвского «референдума» в Крыму // Новое время, 19.9.2016.
Центр глобалистики «Стратегия XXI» (2016): Гибпрессия Путина. Невоенные аспекты войн нового поколения. Киев.
Behlert, Benedikt (2015): Die Unabhängigkeit der Krim. Annexion oder Sezession? // IFHV Working Paper. Vol. 5. № 2.
Bílková, Veronika (2015): The Use of Force by the Russian Federation in Crimea // Zeitschrift für ausländisches öffentliches Recht und Völkerrecht. Vol. 75. P. 27-50.
Coynash, Halya (2016): Myth, „Observers“ and Victims of Russia’s Fake Crimean Referendum // Human Rights in Ukraine, 16.3.2016.
Fedor, Julie, Ed. (2015): Russian Media and the War in Ukraine // Journal of Soviet and Post-Soviet Politics and Society. Vol. 1. № 1. P. 1-300.
Furman, Dmitrij (2011): Russlands Entwicklungspfad. Vom Imperium zum Nationalstaat // Osteuropa. Vol. 61. № 10. P. 3–20.
Grant, Thomas D. (2015): Aggression against Ukraine. Territory, Responsibility, and International Law. London.
Halbach, Uwe (2014): Repression nach der Annexion. Russlands Umgang mit den Krimtataren // Osteuropa. Vol. 64. №№ 9-10. P. 179–190.
Heinemann-Grüder, Andreas (2015): Lehren aus dem Ukrainekonflikt. Das Stockholm-Syndrom der Putin-Versteher // Osteuropa. Vol. 65. № 4. P. 3-24.
Heintze, Hans-Joachim (2014): Völkerrecht und Sezession – Ist die Annexion der Krim eine zulässige Wiedergutmachung sowjetischen Unrechts? // Humanitäres Völkerrecht. Informationsschriften. Vol. 27. № 3. P. 129-138
Hottop-Riecke, Mieste (2016): Die Tataren der Krim zwischen Assimilation und Selbstbehauptung. Der Aufbau des krimtatarischen Bildungswesens nach Deportation und Heimkehr (1990-2005). Stuttgart.
Jilge, Wilfried (2015): Geschichtspolitik statt Völkerrecht. Anmerkungen zur historischen Legitimation der Krim-Annexion in Russland // Bundeszentrale für politische Bildung, 27.2.2015.
KHPG (2016-2018): Human Rights Abuses in Russian-Occupied Crimea // Human Rights in Ukraine.
KIIS (2014): How relations between Ukraine and Russia should look like? [sic] Public opinion polls’ results // Kiev [sic] International Institute of Sociology, 4.3.2014.
Knott, Eleanor (2018): Identity in Crimea before Annexation. A Bottom-up Perspective // Pål Kolstø / Helge Blakkisrud, Eds.: Russia Before and After Crimea. Nationalism and Identity, 2010–17. Edinburgh. P. 282-305.
Kuzio, Taras (2007): Ukraine – Crimea – Russia. Triangle of Conflict. Stuttgart.
Luchterhandt, Otto (2014a): Die Krim-Krise von 2014. Staats- und völkerrechtliche Aspekte // Osteuropa. Vol. 64. №№ 5-6. P. 61–86.
Luchterhandt, Otto (2014b): Der Anschluss der Krim an Russland aus völkerrechtlicher Sicht // Archiv des Völkerrechts. Vol. 52. № 2. P. 137-174.
Magocsi, Paul Robert (2014): This Blessed Land. Crimea and the Crimean Tatars. Toronto.
Marxsen, Christian (2014): The Crimea Crisis. An International Law Perspective // Zeitschrift für ausländisches öffentliches Recht und Völkerrecht. Vol. 74. P. 367-391.
Marxsen, Christian (2015): Territorial Integrity in International Law – Its Concept and Implications for Crimea // Zeitschrift für ausländisches öffentliches Recht und Völkerrecht. Vol. 75. P. 7-26.
Peters, Anne (2014): Das Völkerrecht der Gebietsreferenden. Das Beispiel der Ukraine 1991-2014 // Osteuropa. Vol. 64. №№ 5-6. P. 101–134.
Podolian, Olena (2015): The 2014 Referendum in Crimea // East European Quarterly. Vol. 43. № 1. P. 111-128.
Sasse, Gwendolyn (2014): The Crimea Question. Identity, Transition, and Conflict. Cambridge, Mass.
Sasse, Gwendolyn (2017): Terra Incognita. The Public Mood in Crimea // ZOiS Report. № 3.
Shekhovtsov, Anton (2014): Pro-Russian Extremists Observe the Illegitimate Crimean „Referendum“. 17.3.2014.
Shekhovtsov, Anton (2015): Far-Right Election Observation Monitors in the Service of the Kremlin’s Foreign Policy // Marlene Laruelle, Ed.: Eurasianism and the European Far Right. Reshaping the Europe-Russia Relationship. Lanham. P. 223-243.
Singer, Tassilo (2015): Intervention auf Einladung // Evgeniya Bakalova / Tobias Endrich / Khrystyna Shlyakhtovska / Galyna Spodarets, Eds.: Ukraine. Krisen. Perspektiven. Interdisziplinäre Betrachtungen eines Landes im Umbruch. Berlin. P. 235-260.
Transitions Online (2015): Crimea. The Anatomy of a Crisis. Prague.
Umland, Andreas (2017): Kremlin narratives on Crimea resurface in German election debate // European Council on Foreign Relations, 19.9.2017.
UNHCR (2017): The situation of human rights in the temporarily occupied Autonomous Republic of Crimea and the city of Sevastopol (Ukraine), Kyiv.
Wilson, Andrew (2017): The Crimean Tatar Question. A Prism for Changing and Rival Versions of Eurasianism // Journal of Soviet and Post-Soviet Politics and Society. Vol. 3. № 2. P. 1-46.
Zadorozhnii, Oleksandr (2016): Russian Doctrine of International Law after the Annexation of Crimea. Amazon.
Предостережение
The author doesn`t work for, consult to, own shares in or receive funding from any company or organization that would benefit from this article, and have no relevant affiliations
