В ожидании совы Минервы

Социальные сети уравняли статусы специалиста и блоггера-любителя. Поэтому надеяться на то, что пандемия повысит запрос на экспертное знание, бесполезно — ведь многие люди доверяют советам звезды Инстаграма не меньше, чем словам врача с многолетним опытом.

Хотя большинство людей помнит Мишеля де Нотрдама как Нострадамуса, автора пророческих текстов, на самом деле он был успешным врачом. Среди прочего, этот выпускник знаменитой медицинской школы университета Монпелье отличился усилиями по борьбе с чумой. Сегодня его советы пить кипяченую воду, регулярно менять больному постель и купаться во избежание заражения, кажутся простоватыми (хотя две последние практики позволяют по крайней мере частично уменьшить контакт с блохами-носителями Yersinia pestis). 

Несмотря на наивность, советы доктора де Нотрдама были гораздо полезнее, чем другие распространенные в Средние Века способы борьбы с чумой. Чего только стоит рецепт Джентиле де Фолиньо обмазывать человеческими экскрементами и заклеивать пластырем бубоны [1] или анонимный совет поселиться в выгребной яме [2], ведь это вроде бы должно приучить организм к грязи и усилить его сопротивление заразе. Главный парадокс заключается в том, что люди прислушивались к советам где Фолиньо так же часто, как и к предписаниям де Нотрдама.

Глупость не стоит считать чертой исторических Темных Веков. Когда в 1902 г. Рональд Росс открыл, что комары-анофелесы переносят Plasmodium falciparum (возбудителя малярии) и посоветовал организовать систематическую кампанию по их истреблению, его предложение встречали насмешками от Калькутты до Фритауна [3]. Вследствие этого, в Европе от малярии страдали вплоть до 1970-х годов.

Пандемия COVID-19 заронила среди образованных граждан мира надежды, изложенные в тексте Кирилла Пасенюка, что теперь мрак популизма развеется, а спрос на экспертное знание возрастет. К сожалению, в ожидании взлета совы Минервы в сумерках, интеллектуалы обычно встречают только верфольфа темной стороны человеческой природы. Когда в 1902 г. на Донбассе разгорелась эпидемия холеры, население нападало на врачей, приехавших ему помочь [4]. А когда в 1918 г. Карлош Сейдл, председатель службы здравоохранения Бразилии, предложил ввести карантинные меры, чтобы обезопасить население от «европейской болезни» (т.е. «испанского гриппа»), сатирический журнал Careta высмеял его и обвинил, что под видом защиты от болезни, которая является разве что limpa-velhos («убийцей стариков»), он стремится установить «научную диктатуру» и ограничить свободу граждан [5].

Ограниченный объем этого эссе не позволяет дать другие примеры ошибочности утверждения того, будто «страх смерти заставляет людей искать ответы у экспертов и специалистов». Но и предложенных достаточно, чтобы понять: на самом деле страх заставляет людей искать спасения где угодно. Кому-то может повезти — и он обратится к специалисту, а другой в поисках спасения будет практиковать уринотерапию. Поэтому я бы не слишком полагался на «запрос обществ на правду и здравый смысл в условиях кризиса». Различные последствия в этих двух случаях определяет не намерение пациента (оно одинаково: здоровье и долголетие), а структурные факторы, то есть наличие специальных институций, которые делают невозможным равный статус врача-эпидемиолога с 25-летним стажем и целителя, который обещает выздоровление в стакане мочи.

Проблема заключается в том, что в обществе социальных сетей и мобильного Интернета происходит перманентная эрозия статусов, поэтому влогер пользуется не меньшим доверием, чем ученый. Ведь эра Всемирной Сети — это эра «глобальной деревни», с присущим слуховой культуре доминированием устной речи, эмоциональности, слухов и отсутствием единой точки зрения [6]. Подобно тому, как средневековые крестьяне доверяли слухам, что жизнь в выгребных ямах спасает от чумы, сегодня некоторые люди верят, что вакцинация приводит к аутизму. Все века становятся темными, когда статусы дипломированного врача и шарлатана нельзя измерить и сравнить, ведь отсутствует единая система мер и весов. 

Это напрямую касается популизма, который с дискурсивной точки зрения характеризуется перформативным восхвалением низкого стиля [7]. Иными словами, популизм — это демонстративное обращение к обратной стороне культуры, к которому прибегают политические игроки для мобилизации сторонников. В современном мире нормативных либеральных ценностей популизм принимает вид авторитарного консервативного нативизма, а потому примерами популизма выступают призывы «наконец высказать неприятную правду о правах ЛГБТ» или «прямо признать, что мигранты — это плохо». 

Взлет популизма после 2008 года можно истолковать как комплексный процесс, когда вследствие реакции на Великую рецессию, усиления динамики транснациональных миграций, более энергичных попыток социальных меньшинств бороться за равные права и интенсификации чувства разрыва между политическим классом и населением, либеральная культура еще не потеряла ведущую позицию, но уже пошатнулась. К этому, конечно же, прибавились целенаправленные попытки нелиберальных режимов финансировать десятки организаций и агентств, которые распространяют альтернативные толкования на все, начиная от конфликта на Ближнем Востоке и заканчивая принадлежностью музейных коллекций.

Существование (пока что) доминантной либеральной культуры в условиях ценностной полифонии создает вышеупомянутую ситуацию неадекватности статусов, ведь «хорошее», «качественное» и «правильное» может сразу же быть стигматизировано как «плохое», «мерзкое» и «ложное». Надежды же, что в условиях свободной конкуренции между двумя претендентами на статус «хорошего» один таки проиграет, ведь в конце концов обнаружит свою шарлатанскую природу и не будет давать действенных результатов, кажутся напрасными. 

Системы идей, которые вслед за Томасом Куном можно назвать «парадигмами», имеют невероятную жизнеспособность: медицинское кровопускание начали практиковать в древнем Шумере, гомеопатические препараты исключат из пакета возмещаемых лекарств во Франции только в 2021 году, а дальневосточный массаж шиацу продолжает пользоваться спросом в современной Украине. Ни одна из этих практик не приносит клинически установленных результатов в жизненно важном для каждого вопросе, но к ним обращаются десятки тысяч человек. 

Наивным будет в таком случае надеяться, что статус экспертов в вопросах «менее ощутимых», вроде экономики или политики, магическим образом возрастет после очередной пандемии. Не случайно Нострадамус, чтобы получить бессмертную популярность, сменил род деятельности.