Редакторка The Economist: Общение через соцсети – пропаганда, и журналистику это не заменит

Энн приехала в Киев по приглашению инвесткомпании ICU на Украинский финансовый форум. Во время визита она дала эксклюзивное интервью Андрею Яницкому, руководителю Центра журналистики при Киевской школе экономики. 

Как работается экономическому журналисту в эпоху фейков и постправды, есть ли доверие к медиа сегодня, влияет ли пресса на принятие важных государственных решений, а также можно ли говорить о журналистской солидарности. Интервью одновременно выходит на VoxUkraine и на НВ Бизнес.

Чем экономический журналист отличается от просто журналиста? Можно ли утром писать о культуре, а вечером — об экономике?

Это специализация. Нужно иметь определенные навыки, например, быстро понимать графики и таблицы, понимать, что экономика — не статична, улавливать эти перемены. У меня бэкграунд политического журналиста. И мне нужно было быстро переучиваться. Все это доставило мне достаточно много «боли», я часто просила коллег о помощи. Например, я делила офис с экономическим редактором — и это оказалось хорошим сочетанием. То есть без хорошего фундамента вы не станете экономическим журналистом.

Но чтобы писать об экономике легко и интересно, вам нужно чувствовать общество. Иначе это будет группа экономистов, которая пишет друг для друга. Зачастую складывается ощущение, что экономисты просто разговариваю через прессу друг с другом, сосредоточены на узких вопросах и не видят картины в целом. 

Поэтому когда вы говорите, можно ли утром писать о культуре, а вечером — об экономике… Конечно, есть специфика, которую вы должны понимать. Что такое кредитные рейтинги, доходы на душу населения, денежные потоки. Вы должны понимать, что происходит. Но мой ответ: «А почему бы и нет?»

Если ваша экономическая журналистика не основана на культуре вашего сообщества, то она будет очень ограниченной.

Но все же дополнительное образование по экономике не помешает?

В нашей медиагруппе The Economist примерно половина сотрудников имеет экономическое образование Оксбриджа (так одним словом называют британские Оксфордский и Кембриджский университеты, — авт.) или американского эквивалента. И, следовательно, им комфортно работается со всей этой информацией. Но у нас есть разные уровни экспертизы. И при необходимости мы обращаемся к коллегам.

Опять же, есть макроэкономика, а есть финансисты — и это совсем другая работа. Когда у нас в редакции начинаются экономические дебаты, я могу сказать: «Это не работает, потому что я уже освещала такие реформы в России, и они не сработали». А мой коллега скажет: «Да, но сейчас ситуация совершенно другая». По-моему, такое сочетание [теоретических знаний и практического опыта] — это очень интересно, это умный подход к написанию материалов.

Но особенно я поддерживаю рост значения журналистики данных. Я в The Economist уже девять лет, и работа с большими данными выходит на первый план. Это мощный ресурс информации. Когда я только начинала, наши таблицы и графики были скучными. А теперь посмотрите, как красиво можно представить данные, какими интерактивными они могут быть, какими интересными.

Сейчас у нас целый отдел занимается графиками. Мы показываем вероятность наступления событий, используя spread-betting (инструмент биржевой торговли). Это фантастическая область работы, куда мы приглашаем самых лучших и часто самых молодых, потому что они хороши в журналистике данных. Мне кажется, что это как раз та область знаний, через которую происходит превращение из просто журналиста в журналиста экономического, в узкого специалиста.

Недавно я была на церемении вручения премии по экономической журналистике со своим давним коллегой Ричардом Дейвисом, автором книги Extreme Economies. Мы беседовали с экономистами из Foreign Office (министерства иностранных дел). И я им сказала, что тут, наверное, лишняя — я же не экономист по профессии. На что получила ответ, что объяснять экономические процессы — это важная миссия. Люди не смогут воспринять то, к чему не имеют доступа. То есть нужен баланс между экспертизой и умением представить ситуацию так, чтобы это было понятно гражданам.

Когда говоришь об экономике, люди могут даже не понимать, хорошо это или плохо. Не потому, что они не умны, а потому что достаточно сложно разобраться во всей этой информации, которая выливается на нас каждый день.

Глава Банка Англии (Центробанка Великобритании) Марк Керней сказал, что «из-за брекзита цены на жилье упадут». Он говорил об этом, как об опасности. Но я сказала Марку, что 90% людей воспримут эти слова как хорошую новость? Жилье дорогое, они не могут себе позволить покупку недвижимости. И человек думает: «у меня есть дом в Лондоне, но я думаю о том, как мои трое детей смогут себе позволить дом в Лондоне».

То есть глава Центробанка говорит о чем-то плохом, а большинство людей думает, что это «нормально звучит». Это тот случай, когда представление экономических фактов может восприниматься совершенно иначе.

Что бы вы посоветовали читать, смотреть или слушать, чтобы понимать то, что происходит в мировой экономике?

Financial Times, Wall Street Journal, немного альтернативного мнения с критикой Трампа. Потому что многие медиа начинали с позиций абсолютной враждебности к Трампу, бывший мэр Нью-Йорка Майкл Блумберг даже сказал, что «едва ли кто-то мог предвидеть, что экономика будет столь хороша в годы правления Трампа, рынки очень хороши, спорное снижение налогов принесло свои результаты». Вы можете давать большой критический анализ, но вы должны знать, что есть и другая интерпретация фактов.

И еще я бы обратила внимание на альтернативную экономику, вызовы привычной экономике. Есть много интересных работ New Economics Foundation. Есть интересная дискуссия о росте экономики. Раньше все были сосредоточены на росте (кстати, Украине точно нужно больше экономического роста). Но теперь чаще говорят об изменении климата, балансирует ли рост экономики эти изменения. И часть молодого населения воспринимает эти вопросы очень серьезно, потому что это касается их будущего благополучия. Поэтому экономические модели, сосредоточенные на максимизации экономического роста, сегодня под вопросом. «Зеленые» набирают все больший вес в Германии, и это влияет на доводы в этой дискуссии. Хотя я верю, что можно совмещать вопросы изменения климата с экономическим  ростом. 

И слушайте подкасты, конечно. В первую очередь The Economist — очень хорошая основа для понимания того, что происходит в бизнесе и финансов. Еще хорошие подкасты делают Financial Times.

А кто лучше освещает Восточную Европу, Украину, в частности?

Тут я должна быть очень аккуратна. Мы, конечно же, освещаем Украину очень хорошо. Но ежедневные и информационные агентства могут себе позволить корреспондента или целые корреспондентские пункты на месте. Поэтому перед поездкой в Украину я бы читала помимо The Economist еще и FT, и Bloomberg, если мне нужны детали.

В целом есть проблема с освещением стран, которые появились после распада Советского Союза. Были корреспонденты, которые писали об Украине во время революции. Но бизнес-модели меняются и надо быть реалистами. 

Хорошо также, что в Украине есть своя англоязычная газета Kyiv Post — это дает больше информации для иностранцев. 

Как еще Украина могла бы доносить информацию о себе на глобальном уровне?

Есть разные возможные модели. Это сложно в большой современной глобальной войне за внимание. Слишком много всего в мире происходит.

И если вы ищете возможность «забросить» в ленты новостей как можно больше информации об Украине, то ищите союзников. Даже тех, с которыми не совсем согласны. Ищите людей, которым интересны истории из Украины, пишите им на фрилансе. 

Вот Христя Фриланд была корреспондентом в Киеве, когда я была корреспондентом в Москве. И у нее сложилась прекрасная политическая карьера после журналистской. Она нашла этот путь и правильные слова. 

Как редактор я вам скажу — это мое частное мнение, не компании, — что очень сложно найти нишу, в которой вы станете частью глобальной дискуссии. К моему сожалению, геополитика и вопросы безопасности редко становятся темой для детального разбора. Конечно, мы в The Economist уделяем этому внимание, но чаще всего все заканчивается короткими новостями BBC и других вещателей.

Но история с Зеленским, которая случилась, — это скорее исключение. Все спешат рассказать о том, как это позорно для Трампа. Но чтобы понять суть этой истории, надо понять Зеленского. И вот я здесь, ищу ответы на свои вопросы. 

Это не обычный пример, потому что ситуация щекотливая. Но очень часто журналистика пытается «поймать момент». Вы можете работать над темой годами, писать хорошие статьи, фрилансеры знают об этом лучше всех, потому что умеют выдавать отличные истории с весьма скромным финансированием. И затем что-то случается — и совсем другая история занимает центральное место в новостях.

Единственное, что точно стоит делать, — учиться работать в мультимедийных форматах. Делать хорошие фильмы, подкасты, вести социальные сети, клипы снимать, встраивать все это в свою коммуникационную стратегию. Журналисты должны уметь работать с мультимедиа. 

И, конечно, не нужно расстраиваться, когда об Украине пишут мало. Украина — это большая страна, внимание к ней вернется рано или поздно. И, как показал опыт последних дней, это может проявиться даже больше, чем мы ожидали. Неожиданно вы обнаружили себя в центре глобального внимания. Я обсуждала это сегодня со студентами Центра журналистики KSE. Возможно, что из-за этого будут какие-то негативные последствия, но позитивный момент в том, что неожиданно стало заметным все, о чем вы пытались сказать миру целый год.

В Украине олигархи по-прежнему влияют на медиа. Возможно, есть рецепт, как избавиться от этого влияния? 

 Ответ простой: разнообразие. Я работаю в The Economist, которым владеют разные акционеры, и нет одного человека, который бы стоял за изданием. И я рада этому. Но я работала с удовольствием и в The Times Руперта Мердока, и в Daily Mail лорда Ротермира. Я видела разные модели. И, конечно, я работаю с BBC — общественным, а не государственным вещателем. BBC финансируется через лицензионные сборы, которые устанавливаются правительством, и это подразумевает конфликты и столкновения с правительством. 

Какие выводы я делаю из этого? Все работает, когда есть разнообразие. Многие «левые» думают, что в Британии слишком много «правых» медиамагнатов. Другие думают, что ВВС склоняется не в ту сторону, что вещатель становится слегка «левым». The Guardian имеет сильный «лево-центристский» голос, финансируется совсем иначе — через независимый траст. 

Кто-то верит в новое поколение медиа — Vox, Buzzfeed. И тут есть о чем волноваться. В Америке Vox, который еще несколько лет назад был стартапом в медиа, покупает New York Magazine. 

Другое дело, что разнообразие само по себе не решает всех проблем. Всегда будут обвинения в приверженности кому-то, во влияниях. Но какая альтернатива? Госконтроль? Я бы действительно не хотела этого.

Другая большая проблема в Украине — это скрытая реклама, которая маскируется под журналистику. 

Новые технологии сегодня позволили каждому быть инфлюенсером — широко распространять свое мнение и влиять на людей. Для многих это работа. Это форма журналистики, но это безответственная форма журналистики. Например, в сфере фешн-индустрии это вызов классическим изданиям о моде. Нравится нам это или нет — это существует. Проблема с инфлюенсерами в том, что сложно понять, заплатили им за это мнение или не заплатили. Для тех инфлюенсеров, которые хотят, чтобы их воспринимали серьезно, важно быть открытыми, четко пояснять, почему они делают свой блог и как они маркируют рекламные посты. 

Думаю, что все издания в разное время дискутировали о том, на какие жертвы можно пойти ради рекламы. Хорошо зарабатывать столько, чтобы можно было ответить на любое предложение: «Я не буду этого делать, независимо от уровня оплаты». Но это не так просто, если вы, например, Evening Standard, которая находится под постоянным финансовым давлением. Эта газета распространяется бесплатно, и это очень сложная финансовая модель. Они стараются делать настоящую журналистику, у них есть правильные журналисты, но большая часть их статей — это реклама. Они должным образом маркированы. И когда я была там заместителем редактора, я бы хотела, чтобы газета имела больший коммерческий успех и чтобы нам не нужно было писать такие статьи вообще. Но иногда издания вынуждены писать такие статьи, выбирая между выжить или умереть.

Более важно, как вы информируете своих читателей о том, где журналистика, а где реклама. Я говорила об этом с молодыми подкастерами. Когда вы слушаете подкаст, вы должны четко понимать, когда реклама начинается и когда она заканчивается. Лично я в подкастах не читаю рекламу, считают, что это очень сложный переход для журналиста — от объявления к передаче. Но американские подкастеры делают это все время, они верят, что аудитория понимает разницу. Мне кажется, что так мы подрываем доверие, потому что слушатель думает: «А в самом ли деле этот человек говорит правду? Если он мне только что говорил, что на матраце Каспер отлично спится, а он ведущий шоу…» Если вам не поверят насчет матраса — это не конец света. Но если вы пытаетесь сказать что-то более серьезное?

Я не знаю, как именно такие вещи регулируются в Украине, но я бы выступала за саморегулирование. Когда много здравомыслящих людей с разными точками зрения сходятся во мнении, что это возможно, а это невозможно.

Извините за пессимизм, но я не верю, что реклама под видом статей исчезнет, потому что за этой технологией стоят деньги. Но мы можем сделать так, чтобы читатель лучше понимал разницу между рекламными и редакционными материалами. И чтобы если интервью сделано на определенных условиях, то чтобы мне об этом рассказали.

Сейчас много новостей о появлении профсоюзов журналистов в ответ на сокращения. Могут ли журналисты объединяться или они как коты — сами по себе?

Есть разные ситуации, но я бы была осторожна. Журналисты разобщены, особенно в западном мире. Есть несколько профсоюзов, которые созданы скорее для юридической защиты. И они не очень активны.

Большие корпорации, такие как ВВС, работают с объединениями. Но профсоюзы могут и тормозить развитие медиа. Например, когда вам нужно внедрить инновации, появляются новые вакансии, а новую работу вы сначала должны предложить внутри компании, а только затем искать журналистов на рынке. Мне это не очень нравится, я за свободный рынок. Но я также вижу, что объединения могут играть положительную роль, когда против журналистов выступают влиятельные силы.

Большинству западных редакций профсоюзы не подойдут, потому что вы и так можете доказать свою правоту — вам не нужно для этого объединение. Но если есть прямое давление или угроза для журналистов, тогда объединение может сыграть свою роль, может быть рычагом влияния, выражать мысли сотрудников и влиять на условия труда.

Многие медиа нашли форму объединений без профсоюзов — с системой представителей от коллектива. Возможно, этот вопрос нужно изучить отдельно, с цифрами и фактами.

Могут ли журналисты сегодня влиять на решения политиков? И должны ли влиять, должны ли брать на себя функцию адвокатов реформ.

Да, конечно. Журналист — это не статист. Это наши вечные разговоры про объективность, честность и непредвзятость. Но хорошее информирование — это не беспристрастность.

Ваш долг — информировать. Информация должна быть подтверждаемой (в Центре журналистики KSE мы говорим о «доказательной журналистике» по аналогии с «доказательной медициной», — авт.). И это абсолютно нормально, когда вы выступаете за или против чего-то, доносите свою позицию предельно ясно. Открытость и прозрачность — это ваш главный рубеж.

Конечно, всегда есть вопрос личных симпатий — это частая критика. Поэтому заявления журналистов о том, что они абсолютно объективны, опасны. Например, если я освещаю какое-то событие, опираясь на свои источники, стрингеров, переводчиков, контакты и проч., то я могу описать картину, которая будет правдой в широком смысле. Но все-таки мои конкуренты, которые будут опираться на свои источники, могут сделать это чуть иначе. И это не означает, что мои конкуренты или другая сторона более объективны. 

Часто говорят, что нам не нужны журналисты, чтобы общаться с людьми, что можно общаться напрямую через соцсети. Это не так, потому что такое общение — это пропаганда. Какой бы она изощренной ни была. 

Любая журналистика, которая не предполагает коммуникации, которую нельзя поставить под сомнение, — это не журналистика. Есть старое доброе определение, что журналистика — это то, что кто-то никогда не хотел бы видеть опубликованным, а все остальное — это реклама. И это на самом деле так. 

Должны ли вы влиять? Конечно, вы должны это делать. Если вы пишете о политике или об экономике и знаете, что новая реформа приведет к росту безработицы, должны ли вы написать об этом? Конечно. И вы не можете просто сказать: вот цифры, смотрите сами. Вы должны пояснить ситуацию, вы должны быть готовы к вопросам со стороны общества. 

Выступая за реформы, подумайте, что вы будете говорить, если они не сработают. Как я выступала за школьную реформу в Великобритании. И кое-что из этого получилось, но кое-что получилось совсем не так. И я теперь хотела бы знать, почему реформа, за которую я выступала, в некоторых случаях не сработала. Я бы хотела написать об этом и пройти эту фазу самокритики. 

Самокритика — не самое сильное место кого бы то ни было. Но когда приходит время подводить итоги, мы должны быть готовы отвечать на вопросы публики. Это не объективный подход. Но это подход, которые позволяет вам видеть результаты своей работы.